17

6 июля приехал в родной Витебск, где не был четырнадцать лет. На вокзале меня встретили Саша и Аделя, они жили в районе Марковщины недалеко друг от друга. Ночевал у Саши, познакомился с его женой Шурой, ее родителями-стариками и детьми Женей и Олей. Аделя жила в маленькой полуразрушенной кухне со вторым мужем Сморжецким и сыном от первого брака Сашей; жила бедно, с мужем ссорилась, он ее ревновал. Днем гулял по городу с братом Сашей. Витебск совсем не узнать, войной он разрушен почти до основания и только начал отстраиваться. Через день перебрался к Мане, которая имела приличную комнату напротив больницы им. Калинина. Она очень обиделась, что я не дал ей знать о своем приезде. Пять дней пробыл я в Витебске, и это были волнующие и незабываемые дни, как будто я встретился со своей юностью. Обошел места, где когда-то жил, и которые так изменились, что их совсем не узнать. Зашел в Ветеринарный институт, поговорил со старыми приятелями Галенским и Холодом, пообедал у Сипко, который заведовал военной кафедрой. Встретил он меня очень радушно. Зашел к жене брата Стаси - Янине, которая с двумя детьми Эдиком и Аллой жила на окраине города и много натерпелась горя. Навестил родную тетку Подвинскую и ее дочь Юзефу, уже не молодую, но еще красивую женщину. Встретился с Катей Гоголинской и ее матерью Варварой Мефодиевной, которая доживала свои последние недели. Побывал в гостях у своей бывшей квартирной хозяйки Ефросинии Ивановны Шамшуро. Но особенно мне запомнился день, когда я ездил в Кардон на родное пепелище. День был солнечный, погожий. До Кардона ехал автобусом. Знакомый Сурожский тракт, по которому так много было хожено в ранней юности. Но как изменились ранее знакомые места! Как пустынно все, не видно людей, деревень, да и лесов почти не осталось, исчезли и старые березы по сторонам дороги, посаженные еще при Екатерине II. С большим волнением подходил я к месту, где был наш хутор. Место совсем не узнать. Никаких следов не осталось от дома, построек, сада. Все стерла жестокая война и беспощадное время. Посидел я на камне, оставшемся от фундамента, с грустью вспомнил счастливое детство свое. В памяти так ярко сохранилось родное гнездо: дом под черепичной крышей с пошатнувшимся крыльцом, небольшой палисадник перед домом , двор, окруженный хозяйственными постройками с бетонным колодцем посредине, сад, посаженный отцом, пруд за огородом, изгородь, канавы, кустарники за ними. Куда же все это исчезло, не оставив и следа? Побродил я по родной земле, где каждый кустик, каждая кочка когда-то были знакомы. А кругом было так пустынно: ни людей, ни домов, ни пашни, только цветы полевые, да буйные травы растут. Собрал букет полевых цветов, чтобы отнести на могилу матери. Прощай, родимый уголок земли! Увижу ли я тебя снова? Когда-то в детстве я перед домом посадил две березки. Их уже не было; но невдалеке росли две другие. Когда уходил, я часто оглядывался на них, а они, колеблемые легким ветром, кивали мне верхушками, будто говорили: "Прощай, прощай". По некогда знакомой, а теперь заросшей травой заброшенной дороге я сходил в бывшее имение Коссы на могилы матери и брата. Округлый холм, в котором были зарыты самые близкие, дорогие мне люди, был все тот же, и даже сохранились старые березы; но могил я не нашел, они сравнялись с землей, и трудно было определить место, где покоятся их кости. Все исчезает, изменяется. Но разве можно забыть о матери, давшей мне жизнь! Всегда буду помнить дорогие мне черты ее лица, ее добрый, ласковый взгляд. Посидел на холме, оставил букет цветов и ушел с душою, овеянной грустью волнующих воспоминаний. Знакомое шоссе было пустынным. Больше половины пути я прошел пешком, пока уже на подходе к Соломенке меня не догнала грузовая машина. 11 июля я попрощался с родным городом и провожавшими меня до вокзала сестрами и уехал, полный впечатлениями от этих пяти знаменательных дней.