14

Вскоре после моего возвращения в Иркутск Беломутский с семьей уехал в Ленинград, а я занял его квартиру. Это были две комнаты, на четвертом этаже большого дома по Пролетарской улице, в квартире, где кроме меня жили: Дуся - красивая, симпатичная женщина, оставленная мужем с двумя детьми, еврейская семья Дриц и одинокая немолодая женщина - врач-отоларинголог Терехова. Квартира была неуютная, с печным отоплением. Окна наших комнат выходили на северо-восток. Из окон открывался вид на предместье, откуда начинался Якутский тракт, и дальше тайга, уходящая за горизонт. Там где-то не так далеко находилась знаменитая каторжная тюрьма - Александровский централ. Зимою из окон ничего не было видно, они в ноябре покрывались толстой снежной наледью и оттаивали только в середине марта. Недалеко от нашего дома текла холодная Ангара. Я часто выходил на берег; но ее суровая красота навевала только грусть, и хотелось скорее уехать из этого края. Из-за быстрого течения река замерзала только в конце января, образуя большие торосы. В первую зиму моей иркутской жизни она вышла из берегов и затопила часть города причинив ему много беды. Наш Восточно-Сибирский Округ по территории был самым большим в стране, в него кроме Иркутской области входили Красноярский Край, Тува и Якутия, но войск в нем было мало. Войсковых лошадей насчитывалось что-то около пятисот, и нам в Ветотделе делать было нечего. Иногда составишь какую-либо никому не нужную бумагу, читаешь специальную литературу, обойдешь в иркутском гарнизоне части и учреждения, имеющие небольшое количество лошадей, или съездишь в Иркутск-2, где находились подчиненные Ветотделу окружные амбулатория, лаборатория и склад. Изредка мне приходилось ездить в командировки в Красноярск, Нижнеудинск, Подорвиху к Байкалу, где было несколько десятков лошадей и заготавливался строительный лес для нужд округа. Были случаи, что в служебное время офицеры, запершись в кабинете, играли в преферанс. Это дошло до сведения Командующего Округом генерал-полковника Болдина, и он крепко ругался на офицерском собрании. Зима была холодная, суровая, и, когда я возвращался из ветотдела домой, пронзительный ветер с Ангары больно кусал лицо и пронизывал до костей.

15

Наконец окончилась эта тягостная для меня зима, и в начале мая 1951 года я перевез семью из Новосибирска в Иркутск. Жене обстановка иркутской жизни не понравилась, она стала еще более нервной и раздражительной, жаловалась на болезнь печени, маточные кровотечения, опасалась рака матки. Тане шел пятый год; она была хрупкой, малокровной девочкой и часто болела. Летом около месяца я провел в Даросуне в военном санатории, в Читинской области. Санаторий помещался на склоне большой сопки, покрытой лесом. Внизу протекала маленькая речушка, и на берегу ее был источник минеральной углекислой воды типа нарзана, очень холодной и вкусной. Я с удовольствием пил эту воду, принимал минеральные ванны и много гулял по тропинкам в лесу. Любимым моим маршрутом была живописная лесная дорожка на высокий холм с названием Дунькин Пуп, откуда открывался красивый вид на окрестные сопки, покрытые лесом. В начале осени Таня заболела дифтерией, и ее поместили в инфекционную больницу. Я часто носил ей передачи; в больницу не пускали, и я, заходя с черного хода, с деревянного крыльца видел ее в коридоре через стеклянную дверь. Худенькая, жалкая, в каком-то рваном халате стояла она со слезами на глазах и, казалось, молила: "Когда же вы меня отсюда возьмете?" Жалко было ее нестерпимо, но я ничем не мог ей помочь. В эту же осень лежала в гинекологическом отделении больницы и Ольга.