12

Летом 1950 года мы жили в Ельцовке в доме отдыха штаба округа, где мне выделили комнату в новом доме барачного типа. Рядом текла могучая Обь, в которой я часто купался, кругом шумел сосновый лес, и до города было совсем недалеко. Утром берегом реки по живописной тропинке шел я к последней остановке трамвая и ехал на службу, а после работы возвращался на речном трамвае. В начале августа я уехал в Кисловодск в военный санаторий. В санатории я ездил почти ежегодно, за свою жизнь я не менее двадцати пяти раз лечился в санаториях, хотя ничем особенно не болел. Путевку можно было всегда достать, с медиками мы ветеринары жили дружно и размещались обычно рядом. На этот раз я отдыхал в очень хорошем, так называемом генеральском санатории. Принимал нарзанные ванны и другие процедуры; но особенно мне нравился терренкур - лечебные прогулки. Идешь по живописным тропинкам в горы, иногда читаешь на ходу, любуешься прелестными видами окрестностей, вдыхаешь кристально чистый воздух, вдалеке сверкает белоснежный Эльбрус. Как хорошо и приятно жить! Но меня ожидал неожиданный и довольно жестокий удар. В конце срока моего пребывания в санатории я получил от Ергина письмо, в котором он сообщал, что приказом из Москвы его заместитель Мусиенко, должность которого упразднена, назначен на мое место, а я перевожусь эпизоотологом Восточно-Сибирского Округа в Иркутск. Это было очень неприятно, обидно, и я был страшно огорчен. Мне был нанесен удар в спину. Пользуясь моим отсутствием, Мусиенко принял все меры, чтобы остаться в Новосибирске. Если бы я не уехал, этого бы не произошло. На обратном пути я остановился в Москве, добился приема у Лекарева и просил оставить меня на прежнем месте. Он не возражал против этого, если Мусиенко имеет право на пенсию и подаст рапорт о демобилизации. В Новосибирске Мусиенко лежал в госпитале. Подать рапорт о демобилизации он отказался. Я пожаловался начальнику Политотдела, считая, что со мной поступили несправедливо, Ергина упрекнули, и наша дружба с ним сразу оборвалась. Приходилось опять покидать обжитое место, оставлять семью. Ольга тоже, конечно, была очень огорчена.

13

В начале октября я уезжал из Новосибирска. На вокзал меня пришли провожать Ергин, Коган, и Корнилов. Расстались мы холодно. Ехал я с тяжелой душой, будто в ссылку. И вот Иркутск - центр Восточной Сибири, большой, холодный, неуютный город. Своим приездом я выталкивал эпизоотолога подполковника Беломутского, который не хотел демобилизовываться до получения звания полковника. Начальник Ветотдела полковник Тучин, человек очень спокойный, флегматичный, державшийся с большой важностью, встретил меня равнодушно. Но я рад был встретить здесь своего бывшего сослуживца и приятеля Михайлевича, с которым судьба меня сталкивала уже третий раз. Он работал здесь помощником начальника отдела. Кроме нас троих полковников в отделе еще работали две вольнонаемные женщины - секретарь и машинистка. Ветотдел ютился где-то на задворках в мрачной, полутемной комнате. В первые дни я жил в гостинице, за нее надо было платить из собственного кармана. Потом я перебрался в общежитие КЭЧ. Сначала стояла хорошая, солнечная погода, но вскоре похолодало, и уже в середине октября выпал снег и установилась зима. На ноябрьские праздники я отпросился у Тучина и на несколько дней уехал в Новосибирск. Не радостной была моя встреча с семьей. Ольги я дома не застал, она была в больнице вместе с Таней, которая болела скарлатиной. Я так и не видел дочери, а с женой только поговорил в коридоре больницы. Вечером накануне отъезда я был в гостях у начальника окружной ветеринарной лаборатории Когана, моего однокурсника в Московском Ветинституте. Здесь же были и Ергин с Корниловым. Ергин порядочно выпил и позволил себе сделать в мой адрес оскорбительный выпад - "пся крэв", намекая на мое польское происхождение. Я был оскорблен, но сдержался и сразу ушел, не подав ему руки.