В Краснодаре, несмотря на начало сентября, было жарко. Жена перебралась в другую более просторную комнату с окнами на юг в этом же доме. Работала она по специальности, и ей не хотелось возвращаться в Сибирь. До родов ей оставалось около двух месяцев. Быстро пролетело несколько дней в хлопотах и сборах. Я был настолько беспечен, что некоторые ценные вещи отправил багажом малой скоростью без всякой страховки и в том числе мои дневники, которые вел в течение почти всей моей жизни. Эти вещи были похищены в пути, что явилось для меня тяжелым ударом. Я не могу до сих пор простить себе потерю дневников. Разве я не мог их увезти с собой или отправить багажом большей скорости?! И вот мы опять в Новосибирске. Обосновались в своей комнате. Сын стал учиться в 10-ом классе. Жена готовилась во второй раз стать матерью. Обстановка в ветотделе была напряженной. Начальник отдела Савенко, человек черствый и самоуверенный, меня почему-то невзлюбил, и я чувствовал его нерасположение. Все мои новые сослуживцы приехали из одной армии из Прибалтики, я для них был чужим. Заместитель начальника Савиных был человеком суетливым, суматошным. Гинзбург - начальник 1-го отдела, умный и замкнутый еврей, держался как-то в стороне. Начальник 2-го отделения Болотов подхалимничал перед Савенко и был его любимцем и осведомителем. Начальник ветснабжения Юриков был юрким и казался мне каким-то скользким. Терапевта Полунина я мало знал, вскоре он демобилизовался Для меня как эпизоотолога работы было не так уж много, и она не приносила мне удовлетворения. Запомнилась поездка в Томск для расформирования школы ковочных инструкторов, эвакуированной сюда из Ленинграда в начале войны, да ночные и утренние тягостные тренировки к параду, на которых приходилось дрожать от холода. Ночью 7-го ноября жена разбудила меня: -Одевайся, пошли воды. Транспорта никакого не было, и по пустынным заснеженным улицам отвел я ее в роддом, где она следующей ночью родила девочку. Через несколько дней я привез их домой. Девочка жалобно пищала. Ее маленькое розовое тельце было покрыто прыщами и струпьями, в роддоме ее заразили каким-то инфекционным заболеванием. Уже в самом начале своей жизни она заболела, и это явилось предвестником того, что потом, в детстве, да пожалуй, и в молодости она болела часто многими болезнями и принесла матери и мне много тревог и огорчений. Назвали мы ее Таней. Сразу же после праздников было получено распоряжение отправить меня на четырехмесячные курсы в Москву. Я пытался отказаться, просил Савенко по семейным обстоятельствам не направлять меня; но он мою просьбу не удовлетворил. С тяжелым сердцем уехал я 20-го ноября, оставив жену с только что родившимся больным ребенком. Как тяжело пришлось ей в эту зиму, - об это знает только она одна. Я без всякого удовольствия вспоминаю эту свою последнюю учебу. Курсы находились при Военно-Ветеринарной Академии в Кузьминках. Кузьминки - бывшее подмосковное имение князей Голициных - было живописным местом с большим парком, прудами и усадебным ансамблем русского классицизма конца XVIII века. Все это было в довольно запущенном состоянии. Собрали на курсы человек сорок, главным образом эпизоотологов и начальников вторых отделений ветотделов со всех округов. Жили мы в старинной церкви, переделанной под общежитие, где мучились от холода. Я был назначен старостой курсов, что накладывало на меня помимо учебы ряд обязанностей. В академической столовой кормили плохо, и мы страдали от недоедания. Вскоре нас человек семь курсантов договорились с какой-то хозяйкой, которой отдавали свои пайки, она кормила нас три раза в день, и мы питались несколько лучше чем в столовой. Жена писала редко, упрекала меня и жаловалась на жизнь. Дни тянулись медленно, учеба порядочно надоела, и я с нетерпением ждал, когда она кончится. Но вот у нас приняли экзамены и отпустили по домам.