26

Рано утром я 21 -го июля я с четой Мушниковых на трофейной легковой машине уехал из Бромберга в Лигниц, до которого было около трехсот километров. В Познани пообедали, там же я купил себе чемодан. Подвыпивший шофер Пугасеев вел машину с непозволительной скоростью. Проехав Гостынь, с нами случилась авария, едва не стоившая нам жизни. Впереди видимо из костела шли поляки - мужчина и женщина, и бежала собака. Наш шофер хотел ее задавить и на полной скорости сделал резкий поворот. Машина пошла в сторону и переворачиваясь покатилась под откос. Чемодан, который находился передо мной, ударил меня в грудь, и я потерял сознание. Остальные отделались ушибами и царапинами от разбитого стекла. Меня вытащили из машины, и я скоро пришел в себя, но грудь сильно и долго болела. Машина оказалась здорово помятой, но мотор уцелел, и вечеру, после ремонта мы поехали дальше, через последний польский город Равич, въехали в Силезию. Здесь опять резко бросаются в глаза следы войны: разрушенные и сожженные деревни, опустошенные города Некогда богатого края. Через Гернштадт, Винцинг, Штехау кое-как дотянулись до Лигница.

Ровно неделю я провел в этом городе, ожидая, пока из Бромберга придет наш эшелон с имуществом. Дни стояли жаркие, душные. На душе было тревожно. Прошлое отдалялось, что было впереди неизвестно. Я очень непрактичный человек. Другие обзавелись ценными вещами, посылали домой посылки. У меня же ничего ценного не было, один радиоприемник "Телефункен", подаренный мне терапевтом Маховым. Правда, я посылал из Германии две посылки; но в них ничего ценного не было, и жена потом упрекала меня за них. Некогда мне было заниматься сбором трофеев, а по сути дела грабежом. Имевшиеся у меня кое-какие вещи я оставил в Лигнице, взял только то, что вошло в чемодан, радиоприемник да спальный мешок. 28 июля после обеда я довольно холодно попрощался с генералом и своими сослуживцами и уехал из Лигница. Только с Иваном Павловичем мы тепло поцеловались. До границы меня сопровождал солдат, до Равича подвезла машина из эваковетлазарета. Переночевали в вагоне и рано утром поездом уехали в Познань. Погода стояла дождливой. Вокзал в Познани разрушен до основания. Долго ожидали у подъезда какого-то большого дома; никто не знал, когда подадут поезд. Офицеры, большей частью демобилизованные, пьянствовали, иногда вспыхивали ссоры и драки. Наконец, когда стемнело, подали поезд с товарными вагонами, и я устроился в углу на своих вещах. Я еще раз убедился, как много в нашем народе бескультурья, варварства, хамства, и как война обнажила эти темные черты наших людей. Особенно возмущало меня поведение четырех офицеров. Они всю дорогу пьянствовали, сквернословили, оскорбляли женщин, затаскивали их в свой угол, отгороженный плащ-палаткой. Один из них припадочный был мне особенно противен. Ночью он притащил какой-то чемодан, который у кого-то отнял. Я как старший по званию попытался призвать их к порядку, но это было бесполезным. Какой-то майор посоветовал мне не вмешиваться, иначе они могли выбросить меня из поезда. Никакой власти на польских станциях не было. Поезд был переполнен, ехали на крышах, на подножках под дождем. Ночью раздавались крики о помощи, кого-то грабили или насиловали. Днем проехали огромную, похожую на кладбище Варшаву. Долго стояли в предместье Варшавы -Праге. Утром 31-го июля приехали на советско-польскую границу к Бресту, где стояли четыре часа. Началась проверка документов и багажа. На радиоприемник пришлось дать расписку, что я обязуюсь его зарегистрировать по приезде на место. Какая-то дивизия возвращалась на родину, был митинг. Кричали "Ура!". У перрона полуразрушенного брестского вокзала стоял скорый поезд Берлин-Москва. До его отправления оставалось тридцать минут, попасть на него было невозможно; но я проявил несвойственную мне расторопность и через помощника коменданта, которому дал пол фляги спирта и несколько пачек папирос, устроился в купированном вагоне. Я отпустил сопровождающего меня красноармейца Сушко, подарив ему спальный мешок, с которым не расставался всю войну, и который сослужил мне такую неоценимую службу. Условия моего путешествия резко изменились к лучшему. Играет радио. В поезде есть ресторан, парикмахерская и душ. Утром 1 августа проехали Оршу. С душевной болью я смотрел из окна вагона на опустошенную Смоленскую землю, по которой мне приходилось много колесить в годы войны. Окопы, воронки, противотанковые рвы. Деревни сожжены, разрушены, жителей нигде не видно, только изредка мелькнет голопузый мальчишка или босая женщина у входа в землянку. Станций тоже нет, вместо них стоят вагоны на запасных путях. Погода окончательно испортилась, дождь, холодный ветер. Через каждые двести метров по сторонам дороги стоит часовой с автоматом. В Москву после Потсдамской конференции возвращается Сталин. Наш поезд идет медленно. Ночью на какой-то станции мы долго стоим, видимо, пропускаем его поезд.