Лето прошло спокойно. Работы в штабе было мало, поэтому утром я обычно уходил в полки, начиная с правофлангового девяносто седьмого, обходил конюшни, осматривал лошадей, делал замечания дежурным и дневальным, беседовал с подчиненными ветеринарными врачами и фельдшерами, помогал им лечить лошадей. Постепенно я освоился с новой обстановкой, коллектив штаба дивизии принял меня в свою среду. Командир дивизии Толкачев - человек волевой и авторитетный относился ко мне хорошо, и я не имел от него никаких замечаний.

Однажды в июльский воскресный день на берегу небольшой речки был устроен пикник. В нем участвовали командир дивизии с женой, начальник штаба Орлов, медицинский врач Ковалев-Мохов с женой и я с Ольгой. Купались, играли в горелки.

25

Зима 1936-37 года прошло без особых событий, и я ее помню очень смутно. Многое забылось. Около месяца я провел в ялтинском военном санатории. Ездил в Смоленск на совещание военных ветеринарных врачей, где перед нами выступал с умной речью командующий округа Уборевич, а командующий кавалерией Апанасенко гонял нас по манежу, обучая верховой езде. Кроме работы в дивизии я выполнял обязанности гарнизонного ветврача и посещал другие части гарнизона: 33-й кавалерийский и 16-й тяжелый артиллерийский полки, а также вел секретную работу по разработке ветеринарного раздела мобилизационного плана в штабе корпуса.

Ольга устроилась на работу зубным врачом в медпункте фабрики искусственного шелка, а Женя, которому пошел седьмой год, ходил в детский сад. Поэтому, когда весной я уехал в Друтский лагерь, жена с сыном остались в городе.

Лето 1937 года было суровое и страшное. С содроганием вспоминаю я его, и писать о нем тяжело. Началось оно как обычно. Теми же были солнце, лес, люди и кони. Но в воздухе чувствовалась тревога, как перед грозой. Несмотря на ликвидацию в стране враждебных классов и принятую недавно так называемую Сталинскую Конституцию, в феврале 1937 года на Пленуме ЦК партии Сталин призывал к бдительности, говорил об обострении классовой борьбы. В частности он сказал, что для того чтобы построить завод или мост нужен огромный труд тысяч людей, а взорвать их может один человек.

В начале июня в газетах была помещена коротенькая заметка, что видный партийный деятель, начальник Политического Управления Красной Армии Ян Гамарник, запутавшись в связях с врагами народа, покончил жизнь самоубийством. Через несколько дней после появления этой заметки вечером весь начальствующий состав лагеря был собран по тревоге на поляне перед штабом лагерного сбора и при зловещем свете горящих факелов зачитан приказ о том, что первый заместитель народного комиссара обороны Тухачевский, командующие Киевским и Белорусским военными округами Якир и Уборевич, начальник Военной Академии Корк и председатель Осоавиохима Эйдельман оказались врагами народа, предателями родины, агентами империализма в нашей стране. Казалось невероятным, чтобы эти лица, занимавшие такие высокие посты, герои гражданской войны, командующие армиями и фронтами в борьбе с Колчаком, Деникиным и Врангелем, пошли на низкое предательство и измену. Но дыма без огня не бывает, и я подумал, что вероятно была какая-то попытка военного переворота или заговора против Сталина.

Вскоре после этого в лагере начались аресты. Я сам был свидетелем, как днем у штаба 97-го стрелкового полка уполномоченный особого отдела подошел к командиру роты, сорвал с него петлицы со знаками различия и увел под дулом пистолета.

Одним из первых в штабе дивизии арестовали врача Ковалева-Мохова, культурного и очень симпатичного человека, с которым мы были в хороших отношениях. За ним последовал дивизионный интендант Финкевич - добродушный, флегматичный белорус, с которым мне неоднократно приходилось вести неприятные разговоры из-за обеспечения лошадей сеном, овсом и конской амуницией . Арестован был и ветфельдшер разведывательного батальона украинец Астапенко, недалекий, скромный, честный работяга, с которым я почти ежедневно встречался по работе. Он только что вернулся из отпуска с Украины и в разговоре с кем-то рассказал, что колхозники его села очень плохо живут в материальном отношении. Его обвинили в контрреволюционной агитации и вредительстве, так как в батальоне в этом году пало две лошади от колик. Меня очень поразило, когда на собрании командного состава и их семей в лагерном клубе его жена и мать двоих его детей выступила и всячески клеймила и проклинала своего мужа как предателя.