О своих грехах я говорил по-русски, и ксендз спросил, почему я не говорю по-польски. Я ответил, что не знаю польского языка. Ксендз проговорил: "Скажи своим родителям, что они - дурни и плохо воспитывают своих детей." Я очень обиделся за своих родителей и после этого уже не ходил исповедываться, а встретив на улице ксендза Шукеля, не снимал шапку, как полагалось, отворачивался, или переходил на другую сторону.

Говорят: " Религия - опиум для народа", Но почему? Разве она учила плохому? Она играла положительную роль в деле воспитания, особенно молодежи, и раньше не было такого массового пьянства, хулиганства, сквернословия, пренебрежения к родителям и старшим, как теперь, когда молодежь, если можно так выразиться, руководствуется принципом: "Крой, Ванька! Бога нет". Философия марксизма-ленинизма, которая усиленно вдалбливается, не может заменить религии и глубоко задеть душу народа. Идеологическое воспитание, которому уделяется так много внимания, проводится как-то односторонне, догматично, не воспитывает высоких моральных устоев. Надо, прежде всего, поднимать культуру нашего народа, учить честности, справедливости, уважению и любви к людям, добру. А разве не добру учили нас десять заповедей божьих, написанных на скрижалях истории библейским Моисеем?

8

Октябрьская революция произошла в то время, когда я учился в польской школе. Зима еще не наступила, была глубокая осень, дни стояли ненастные, слякотные, и так тоскливо и неуютно было в природе. Встретили мы ее настороженно, тревожно, не знали, какой она будет для нас, эта новая советская власть. Все чаще стало произноситься имя Ленина, о котором мы ничего не знали.

Организованные в деревне комитеты бедноты, так называемые комбеды начали кое у кого отнимать излишки земли и скот, но нас не трогали; хотя хозяйство считалось зажиточным : было четыре коровы, две лошади, тридцать десятин земли. Может быть, это потому, что отец пользовался уважением, а может быть, и это вернее, потому что, если бы нашу землю и имущество разделили на семь братьев и двух сестер, мы бы оказались настоящими бедняками. Впрочем, вскоре функции комбедов были ограничены.

В польской школе я влюбился в одну из учениц - Лену Самуйло, или, как ее называли, Ленку Самуйлянку. Это была девушка примерно моего возраста. Особой красотой она не отличалась; но было в ней что-то привлекательное, какая-то живинка, изюминка. Что-то в ней прельстило меня, казалось, что и она ко мне неравнодушна; но я был очень скромен, застенчив, смущался в ее присутствии, и моя любовь кончилась ничем, тем более, что после Нового Года я бросил учиться в польской школе, и мы почти не встречались. Знаю, что потом она пользовалась большим успехом и блистала на шляхетских вечеринках. Но о дальнейшей ее судьбе я ничего не знаю.

Это была моя не первая, а вторая любовь. Впервые я влюбился в Людмилу Петровну, или, как мы ее потом называли, Людмилку. Это была тощая не особенно интересная блондинка лет около двадцати, живущая у Марии Ивановны Веревской в маленькой комнатке за печкой. Работала она статистиком в одном из витебских учреждений. Я не обращал на нее внимания, но однажды ночью подслушал и подсмотрел с печки, как она спуталась с живущим вместе с нами учеником, парнем из Курино Бакановым, при чем в этой связи она играла активную роль и просто соблазнила парня. После этого я почувствовал к ней какой-то особый интерес, как будто какая-то тайна связала меня с ней, она привлекала меня своей греховностью. Потом она стала близка к нашей семье, летом 1917 года жила у нас в деревне, была любовницей старшего брата Ивана, который жил с нею открыто, и об этом все знали.

Эта любовь толкнула меня в поэзию, и я сочинил какую-то поэму, подражая "Евгению Онегину" про Баканова и Людмилу. Она начиналась так:

Баканов, добрый мой приятель
Родился на брегах Двины.
Вы, может, знаете, читатель