Прошлый год был неурожайным, не хватало хлеба, а главное - семян для посева. Поэтому в начале 1918 года отец с крестьянином из деревни Косово Бутьяновым были посланы в Сибирь для закупки зерна. Поехали и пропали. От отца не было никаких известий, и мы уже думали, что не увидим больше своего папки. Но как-то летом в начале июля мы втроем, старшие братья, косили свою омшару и увидели, как от леса со стороны шоссе идет отец, развивается по ветру его рыжая борода. Побросав косы, мы бросились навстречу и стали обнимать и целовать его.

В Сибири отец где-то в районе Омска закупил вагон зерна; но в это время, весной 1918 года Чехословацкий корпус поднял мятеж, Советская власть рухнула, в Сибири воцарился Колчак, в Заволжье образовалось какое-то Самарское эсеровское правительство, фронт проходил по Волге, и отец где-то в районе Сызрани ночью на лодке перебрался на другой берег и благополучно вернулся домой без денег и без хлеба.

Молодое советское государство, окруженное врагами, несмотря на разруху и смуту, под руководством Ленина строило новую жизнь. В числе других декретов был принят и декрет о единой трудовой школе. Это дало мне возможность осенью того же года поступить в пятый класс 7-й Витебской Трудовой школы 2-й ступени. Так стало называться 3-е Высше-Начальное училище, которое я окончил полтора года тому назад.

Поселился я у Захара Адамовича Гоголинского, дальнего родственника отца. Это был очень интересный и славный человек, о котором я сохранил очень хорошие воспоминания. Происходя из бедной семьи и получив небольшое образование, он служил писцом в народном суде, играл на скрипке в оркестре театра и пленил дочь витебского городского головы Варвару Мефодиевну Ползик, с которой повенчался тайно от ее родителей. После этого его карьера была обеспечена. Перед революцией он был видным чиновником, членом городской управы, имел чин надворного советника и собственный дом с садом в Гуторовском переулке с каретным сараем и выездом лошадей. Гоголинский не был монархистом, настроен был либерально и после революции продолжал служить, по сути дела, на старом месте - ведал благоустройством города. Пришлось, конечно жить скромнее, не стало прислуги, лошадей.

Новая обстановка и жизнь культурной, интеллигентной семьи, в которой я очутился, была для меня, деревенского мальчишки такой необычной, что я в первое время чувствовал себя стесненно; но вместе с тем она явилась для меня культурной школой.

В конце 1918 года со мной случилось несчастье: я тяжело заболел. Вернувшись в город, после Рождественских праздников я в тот же день вечером почувствовал сильную головную боль, озноб, поднялась очень высокая температура, начался бред. У меня было какое-то эфемерное состояние, будто я кружусь, плаваю в воздухе. Был вызван врач, который поставил диагноз - сыпной тиф, и меня отвезли в "заразную" больницу, которая помещалась в бараках в районе Марковщины. Не помню, как меня лечили, но молодой организм справился с болезнью, и я начал выздоравливать. Провел я в больнице недели три, и это были тяжелые дни моей жизни. Было холодно и голодно. Помню, как страшно и жутко мне было, когда в нашей палате умер пожилой человек, и женщины - санитарки потащили его труп на носилках в мертвецкую. Особенно скучно и тоскливо было по вечерам, когда закатывалось солнце, бросая свои холодные лучи в замерзшие окна, и я много плакал.

Но наступил радостный день, в середине января приехал отец и отвез меня домой в деревню. Однако, через несколько дней после приезда я опять заболел на этот раз возвратным тифом. Не помню, кто и как меня лечил, но и на этот раз, провалявшись в постели недели две, я выздоровел. Помню, что мне очень хотелось есть, а есть было нечего, и я с жадностью поедал из бочки квашеную капусту.