был закрыт, так как иностранных языков в них не преподавалось. Рассчитаны эти училища были на детей несостоятельных родителей мещан или, как говорилось тогда, "кухаркиных детей".

Успехи в учебе у меня были неплохие: по истории и географии - "пять", по другим предметам - "четыре", а по рисованию и черчению - "три". Мог учиться лучше; но никто меня не контролировал, и много времени уходило на игры и чтение художественной литературы, особенно приключенческой: за время учебы прочитал Майн Рида, Жюля Верна, Луи Буссенара, Фенемора Купера, а так же любил читать про сыщиков: Шерлока Холмса, Ната Пинкертона, Ника Картера и других.

7

Лето 1917 года как обычно провели в деревне. Отголоски больших политических событий доходили до нас. Распадался фронт, но война продолжалась, менялись правительства и министры, гремели имена Керенского, Корнилова, шла подготовка к выборам в Учредительное Собрание; но это нас мало задевало. Мы косили наши тощие луга, сушили и убирали сено, пахали землю и сеяли рожь, жали конной жаткой зерновые и вязали снопы, которые скопненные в "бабки" долго сиротливо стояли в поле, пока их не увозили на ток. Этим же летом мы строили во дворе какую-то хату, которую отец потом кому-то продал.

Наступила осень. Я мечтал учиться дальше, но поступить в гимназию или реальное училище не мог из-за незнания иностранных языков. В это время в Филипкове открылась польская школа, где учительница обещала учить меня французскому и немецкому языкам, и я поступил туда вместе с братом Петей, который был на пять лет моложе меня. Жили мы с ним в школе, и домой возвращались по субботам. К изучению иностранных языков почему-то так и не приступили, занятия проводились на польском языке и были для меня слишком элементарными, так что делать там мне было нечего.

Перед Рождеством в школе было подготовлено и показано театральное представление на библейскую тему об иудейском царе Ироде, который, узнав о рождении Иисуса Христа, велел убить всех родившихся в это время младенцев; но Христос остался жив, а Ирод попал в ад. Я играл роль царя Ирода. С кудельной бородой и в бумажной короне, облаченный в простыню, подпоясанную кушаком, я начинал пьесу монологом: " Не могэ спать, не могэ. Ах, окрутна година! Страшлива чуен тревога; окровавленна детина стое и плаче пре демнон.". А кончалась пьеса тем, что мой братишка Петя, игравший черта, какими-то большими вилами сбрасывал меня в ад, говоря: "Идь до пекла, бо ты бжиткий."

Религия играла немаловажную роль в нашем детстве. Отец к ней относился равнодушно, редко посещал костел, и ксендз косился и недолюбливал его. Мать происходила из патриархальной набожной семьи Бычковских, верила в Бога, заставляла нас по большим праздникам посещать костел, периодически исповедываться, по утрам читать " Отче наш...", перед обедом и после него креститься. Нас воспитывали в страхе божьем: слушайся и почитай родителей и старших, не лги, не сквернословь, не бери чужого, а то Бог накажет, Он все видит, Он все знает. Это вырабатывало у нас моральную норму поведения, хотя нельзя сказать, что мы так уж строго придерживались этой морали. В детстве у меня не было глубокой веры.

Вспоминается такой случай. В один из праздников я был в костеле. Ксендз Шукель в черно-белом одеянии священнодействовал на латинском языке и часто провозглашал: "Домини во бискуп!". Многочисленная толпа шляхтов, стоя на коленях, шептала какие-то молитвы, а я не знал молитв и, чтобы показать, что тоже молюсь, шептал где-то слышанный скабрезный стишок: "А в костеле понабздели, вон срать, вон срать, ... вашу мать". Шептал, а сам побаивался: а вдруг Бог поразит меня за это святотатство?

Я рано стал атеистом. Этому способствовало мое увлечение естествознанием в городском училище. Толчком к тому, чтобы я окончательно потерял веру в Бога, стал такой факт. Во время войны в витебском костеле св. Антония я исповедывался у ксендза Шукеля, который раньше был настоятелем нашего костела в Кармалитах и хорошо знал моих родителей.