20

Две наших армии от нас отходят. Моя родная 49-ая уезжает на Волгу, и на ее базе будет образован Горьковский Военный округ. 19-ая армия расформировывается, и у нас остается три: 48-ая, 65-ая и 70-ая. Они будут расквартированы по всей Польше и образуют Северную Группу войск под командованием Рокоссовского. Кое-какие части отправляются на Дальний Восток; но об этом говорят под большим секретом. В начале июня была создана комиссия под председательством генерала Панова по расформированию 19-ой армии. В эту комиссию по линии ветеринарной службы был включен я. Работа эта не была для меня трудной, - скорее приятной. В течение недели я с начальником Ветотдела армии Ласкиным разъезжали на его трофейной легковой машине по ветеринарным учреждениям армии, где нас хорошо встречали, Кормили обильными и вкусными обедами и поили хорошими винами. Надо сказать, что в это лето, несмотря на служебные невзгоды и неприятности, я здорово отъелся и потолстел. В армейском ветеринарном складе я обнаружил много хороших картин, произведений искусства и антикварных вещей. Я хотел внести это ценное имущество в акт; но Ласкин сказал, что оно не наше и принадлежит начальнику тыла фронта генералу Лагунову. Многие тогда обогатились. Осматривали табуны трофейных лошадей. Среди военных царит пьянство, разврат, обжорство. За лошадьми ухаживают наши репатриированные девушки и немки. Пьяный начальник табуна из кавалерийских офицеров говорил мне заплетающимся языком: - Доктор, иди выбирай любую девку, которая тебе нравится. Говорили, что у него, как у турецкого султана целый гарем. Оставшиеся немцы покорны и приветливы, они враждуют с понаехавшими поляками, которые начинают их грабить и отнимать у них имущество. Составил акт о расформировании ветеринарной службы армии, доложил генералу Панову, который моей работой остался доволен и поблагодарил меня.

21 Опять воскресенье. Наши снова уехали в Берлин, а я не мог ехать, так как были дела, и очень сожалел об этом. Погода хорошая летняя. Прошелся вокруг дома, по садику, по пустынному кладбищу, разговаривал с каким-то старым немцем - садовником. А все же как хорошо и уютно они жили, с каким комфортом! Последние дни я провел довольно спокойно. В моей комнате уютно. Махов подарил мне радиоприемник, и я слушаю концерты из Москвы. И все же мне грустно. Исполняется восемнадцать лет, как я женат. Как скоро жизнь прошла! Был ли я счастлив? Буду ли я счастлив? С каждым годом я все более становлюсь пессимистом. Все вспоминаются есенинские строки:

Я знаю, знаю, скоро - скоро
Не по моей, ничьей вине
Под этим траурным забором
Лежать придется так же мне.

Нет у меня в жизни радостей. Вот получил орден, положил его в чемодан и забыл. Радиоприемник у меня хороший, с удовольствием его слушаю. Хорошо, что не ругает начальство, коллеги уважают. Но нет радости, счастья нет. Все мои мысли о ней, о жене. Кажется, если бы была она со мной, значит, и счастье было бы. Только бы обнять ее, ласкать ее красивое полное тело, целовать в губы, смотреть в глаза. Вот тогда можно было бы дышать полной грудью, радоваться всем радостям, острее воспринимать жизнь, добрее переносить невзгоды. А если этого счастья не будет? Стоит ли жить тогда? Какой безотрадной и одинокой будет тогда старость. А она надвигается, я чувствую ее по той физической и моральной усталости, которую ощущаю в последнее время. Пить я не умею. Вино меня не веселит, а отравляет. В женщинах я слишком разборчив, ни одна из них, ни в какой степени не может мне заменить жены. Вот так я и живу аскетом. Живу и не знаю, умен ли я, или нет, хороший ли я человек, или плохой. Нет у меня друзей, с кем мог бы отвести душу. Чуждый я всем на чужбине. Чуждый и не нужный никому. Я даже сомневаюсь, любит ли меня жена. Порою кажется, любит, порою кажется, нет. Знаю одно, что люблю ее больше всего на свете, и, если бы не она и не сын, можно было бы покончить расчеты с жизнью.