Считалось, и об этом говорила наша пропаганда, что немцы голодают, что их продовольственные ресурсы иссякли. Это неправда. Восточная Пруссия, по которой проходил наш путь, оказалась обильной и богатой. Местные жители - немцы, боясь справедливого возмездия, бежали на запад, бросив все свое добро. Здесь было много богатых имений немецкой знати с роскошными замками, чудесными парками и прудами. Все это строилось веками и существовало со времен средневековья. В домах была прекрасная мебель, картины, одежда, дорогая посуда и много всякого другого добра. Конечно, более ценные и портативные вещи, которые можно было взять с собой, было унесены передовыми войсками. Поражала неорганизованность и бескультурье наших военных. Ценное имущество, которое можно было использовать для нашего народа, часто по-варварски уничтожалось, или сжигалось. Помню богатое имение со старинным замком. Начальник тыла фронта, осмотрев замок, приказал поставить там охрану. Но только он успел уехать, подожженный замок запылал. Злобу на немцев часто переносили на их имущество, а, может быть, многие думали: мне это добро не достанется, так пусть же не достанется никому. Немцы грабили нашу страну умнее и организованнее. У нас тоже были созданы трофейные команды; но они занимались главным образом сбором трофейного оружия. Большую заботу и очень много неприятностей принес мне брошенный немцами домашний скот. По безлюдным имениям и поселкам в поисках корма бродили голодные черно-пестрые остфризские коровы, рыжие тракеновские лошади, главным образом молодняк, породистые свиньи. Надо было как-то этот скот собрать, накормить, уберечь от заразных болезней, отправить в нашу страну, и часть этой работы свалилась на мои плечи. На территории Пруссии и Померании, занятой войсками нашего фронта, только одного крупного рогатого скота насчитывалось около трехсот тысяч голов. Начали их собирать и формировать гурты. В районе Белостока было организовано конное депо, в котором было собрано около десяти тысяч трофейных лошадей. Людей для обслуживания огромной массы этих животных было выделено очень мало, и не удивительно, что вскоре среди лошадей появились заразные болезни: мыт, чесотка и случаи сапа, а среди крупного рогатого скота - ящур. Организация борьбы с этими заболеваниями всецело ложилась на меня как на эпизоотолога фронта, но всю тяжесть и ответственность этого я почувствовал потом, после окончания войны. Пока же фронт двигался вперед, сделать было ничего нельзя, и все проходило самотеком.

После взятия Варшавы наш 2-ой Белорусский фронт под командованием маршала Рокоссовского повернул на север по направлению к Данцигу. Со взятием этого города и выходом наших войск к Балтийскому морю большая группа немецких войск попала в окружение в районе Кенигсберга. Она была оставлена на съедение 3-му Белорусскому фронту, а мы повернули на запад и, преследуя противника, двигались через Померанию по направлению к Штетину. Первые месяцы 1945 года прошли для меня в непрерывных разъездах по дорогам Польши, Восточной Пруссии и Померании. Многое забылось, но отдельные события и встречи помнятся довольно ярко. В конце зимы Ветотдел остановился в небольшом польском городке в Данцигском коридоре. Городок был недавно занят нашими войсками, кое-где еще не потухли пожары, и по городу носился пух из перин и подушек, как после еврейского погрома. Мы остановились в хорошем каменном доме, где жила культурная польская семья. Дочь хозяина, изящная и кокетливая девушка лет двадцати рассказала мне, что сразу после взятия города все женщины поголовно были изнасилованы нашими солдатами. Она досталась какому-то нацмену. - Он был монгол, монгол с такими косыми очами, - говорила она просто, не смущаясь и не возмущаясь, как будто это так и должно было быть как плата за освобождение от немецкого ига. Она рассказала, что была изнасилована ее сестра, девочка лет тринадцати, и что она после этого серьезно больна. Я видел ее. Это был еще совсем ребенок; худенькая и бледная она смотрела на меня испуганными глазами, и, когда я попытался заговорить с ней и как-то утешить, она ничего не сказала, только из глаз ее покатились слезы, она отвернулась, и ее худенькие плечи стали вздрагивать от беззвучных рыданий. Я видел много людей, освобожденных из немецких лагерей. Это были люди самых различных национальностей. Большими группами брели они по дорогам, несли на себе или везли в повозках свой скудный скарб, и над каждой группой развивался свой национальный флаг. Здесь были флаги большинства стран Европы. При встрече они радостно приветствовали нас, махали руками и кричали слова благодарности за свое освобождение.

Мне нередко приходилось по делам службы бывать в армейских и фронтовых ветлазаретах. Жили там роскошно, значительно лучше, чем мы, их начальники. Располагались лазареты в богатых поместьях, сотрудники собирали ценные трофеи, питались превосходно, обслуживали их репатриированные русские и иностранцы. Однажды я заехал в армейский ветеринарный лазарет, где начальником был знакомый мне ветврач Сергопольцев. Лазарет расположился в богатом имении в Восточной Пруссии в районе Фридлянда. Говорили, что это было охотничье имение Геринга, а в 1808 году во время войны здесь останавливался Наполеон Бонапарт. Сергопольцев угостил меня прекрасным обедом чуть ли не из двенадцати блюд, приготовленным поваром французом. Подавались хорошие трофейные вина, фарфоровая и серебряная посуда была с какими-то княжескими вензелями. Постриг и побрил меня итальянец, имевший ранее свой салон в Милане.