Нас встретила Аделя с Олегом, утром пришли к Мане. Она сидела на кровати, опершись за ее края , старая, седая. Обрадовалась нам. Заплакала. Ее ноги не потеряли чувствительности и болели. Большие мучения причиняли ей пролежни в области тазобедренных суставов. Она часто просила помочь ей переменить положение: положить, повернуть на другой бок, или опять спустить ноги на пол. Несмотря на жестокие страдания, она не потеряла ясности мышления, все хорошо помнила, речь ее была отчетливой, ясной. Она не жаловалась на свою судьбу, не говорила о своих страданиях и близкой смерти. Часа два или три мы посидели у постели больной. Саша Вишняков (старший сын Адели) повез нас на своей машине, чтобы показать город. С нами поехала Аделя и маленький сын Саши Павлик. День был прекрасный, солнечный. Сфотографировались на красивой большой площади Победы у фонтанов и вечного огня. Ездили за город на дачи, где встретились с братом Сашей и его женой Яниной. Оттуда нас повезли к Кате Гассан, у которой по случаю восьмидесятилетия ее тети Ольги Мефодиевны были гости - родственники из Москвы. Я был недоволен Аделей за то, что она не предупредила нас об этом торжестве, и чувствовал себя неловко, явившись без подарка, с пустыми руками. Ночевали у Адели. На следующий день опять посетили Маню, потом гуляли с Петей по городу, зашли в магазин, где работала Алла (дочь Стаси и Янины), поговорили с ней, поднялись на Успенскую Горку, посидели у памятника героям Отечественной войны 1812 года, побродили по знакомым местам, вспомнили давнюю юность. Все здесь когда-то было так знакомо, но как изменился город и, пожалуй, похорошел! 31-го утром зашли к племяннику Эдику. Несколько месяцев тому назад он вернулся из мест заключения, где пробыл три года, теперь работает фрезеровщиком на одном из витебских заводов, хорошо зарабатывает. Умный, красивый, работящий парень, достойный лучшей участи. А жизнь не удалась: пострадал из-за своей горячности и любви к жене. Познакомились с его детьми - девочкой и мальчиком. После обеда впятером - Аделя, три брата и Саша Вишняков на его машине поехали на свою родину в Кардон. Опять знакомое Сурожское шоссе, где когда-то знал каждую березу, каждый кустик. Теперь оно асфальтировано; но за поворотом на Рубу автомашины встречаются редко. Быстро пролетели двадцать километром, и мы на родном пепелище. Ничего не осталось, что напоминало бы наш хутор. Какие-то новые заросли кустарников, высокая трава с полевыми цветами да почему то разлитый местами жидкий коровий навоз, и нигде не видно человека. Побродили по некогда родной земле, сфотографировались, нарвали букеты полевых цветов и поехали к тому месту, где некогда было имение Коссы. Подъехать к нему не удалось, дорога через поле вела куда-то в сторону; машмну мы оставили в кустах и пешком добрались до холмика, где покоятся кости матери и брата Володи. Никаких следов их могил мы не нашли Могила помещика Врублевского и его жены была разрыта, видимо, кто-то искал в ней драгоценности. С грустью смотрел я вокруг. Там, где некогда кипела жизнь, не видно было ни людей, ни селений - только заросли кустарников, да высокая трава, которая наверное останется нескошенной. Земля, которая до революции возделывалась и кормила людей, теперь лежала забытая и никому не нужная. Поглощенные грустными воспоминаниями добрели мы до шоссе и вернулись в город. Поздно вечером мы попрощались с Маней. Я поцеловал ее, а потом, одевшись, вернулся и из-за двери помахал ей рукой. Это был мой последний прощальный привет ей, когда я видел ее живой. Было щемяще жаль ее, надежды на выздоровление почти не было. Но я тогда не предполагал, что печальный исход наступит так скоро. 1-го августа мы встали в половине пятого утра, и Серебряков отвез нас на вокзал. Вечером я был дома, но в квартире никого не нашел, - все были на даче.