10

Только в марте я уехал в город и возобновил учебу в школе. Несмотря на пропуски занятий, я был переведен в шестой класс.

И вот опять каникулы, деревня, лето 1919 года. Тяжелое это было лето для страны, находящейся в кольце вражеских фронтов. Всюду бушевала гражданская война; но нашу местность она обошла стороной. Только отголоски ее напоминали о смутном времени, которое переживала страна.

Помню, одним июньским днем я косил клевер на дальнем поле. Было тихо, ярко светило солнце, и, вдруг, я услышал какое-то отдаленное еле слышное звучание, как будто сотрясался воздух. Сперва я подумал, что где-то далеко проходила гроза, но небо было совершенно чистое, безоблачное. Звуки доносились с запада из-за кромки чернеющего на горизонте леса. Я долго прислушивался, пока понял, что это артиллерийская канонада. Где-то далеко, возможно, за Полоцком Красная Армия вела бои не то с поляками, не то с бандами Булак-Булаховича.

Однажды вечером к нам в дом ввалился вооруженный отряд человек с тридцать. Притащив из овина соломы, они улеглись спать на полу. Один молодой красноармеец не спал и, раскинув ноги, лежал у пулемета, дуло которого было направлено в сторону двери. Утром мать сварила для них большой котел картошки и они, позавтракав, ушли по направлению Сурожа для подавления крестьянского восстания.

Как-то летом к нам нагрянул продотряд во главе со знакомым отца начальником финотдела Бородулиным. Хлеба у нас не было, мы сами голодали. Я возмутился, когда красноармеец, положив винтовку на подоконник открытого окна в кухне, начал стрелять по нашим уткам, которые, медленно переваливаясь с ноги на ногу, шли от овина к бане. Но стрелок не был метким, и утки благополучно скрылись.

Время было суровое. В нашей местности имели место случаи грабежей, бандитизма, вырезали целые семьи. Поэтому часто одному из старших братьев приходилось не спать и дежурить. Помню, как на лежанке, опираясь на локти, я читал при тусклом свете коптилки, а передо мной лежал черный наган с семью желтыми патронами.

И несмотря на все эти тревоги это было хорошее для меня, счастливое лето. Вся наша большая семья была в сборе. Мы работали в своем хозяйстве, вечерами играли в карты или шашки, ездили на вечеринки.

О, шляхетские вечеринки! Нужно было Гоголя, чтобы описать их! Ярко светила подвешенная под потолком лампа "молния", гости у стен на скамьях, многие толпились у порога, играла гармонь, пиликала скрипка, бренчали цимбалы. Нужно было видеть, как какой-либо Франек, или Казик, громко стуча сапогами под звуки польки, бешено вертел свою паненку, и та с раздувшейся юбкой распластывалась, чуть ли не до пола. Наиболее любимыми танцами были кадриль и лансье или, как его у нас называли, "лентея". Когда-то в ХVIII веке они были занесены к нам из Западной Европы и в городах давно вышли из моды, но еще сохранились в деревне. Иногда играли в фанты, пели песни, читали стихи. Мы, три брата, в этом задавали тон. У Володьки был небольшой, но приятный голос, и он пел романсы. Яська рассказывал анекдоты, или читал белорусскую поэму "Тарас на Парнасе", выступал с декламацией и я. Но вот основная масса гостей расходится, разъезжается, остаются наиболее близкие, почетные. Расставляются столы, появляется самогонка и нехитрая деревенская снедь. Только к утру разъезжаются последние гости, а некоторые остаются отсыпаться.

11

Но вот кончилось это счастливое лето, и мы с Володей 1 сентября уехали в город. На этот раз отец определил нас на жительство в оранжерею бывшего губернаторского сада к садоводу эстонцу Веске. Комната при оранжерее была светлая теплая, и мы чувствовали себя в ней неплохо.

Володя учился на курсах телеграфистов, а я - в шестом классе трудовой школы. Одновременно я поступил на полуторагодовые сельскохозяйственные курсы, которые помещались рядом с садом в здании бывшей семинарии.